Юлий Мартов, «Религия и марксизм» (1909)

.
The following article on “Religion and Marxism” was written by Iulii Martov, one of the leading Mensheviks (along with Georgii Plekhanov). It was published in the journal On the Brink in 1909, and responds to the first volume of Lunacharskii’s Religion and Socialism, as well as some occasional pieces by Nikolai Berdiaev and Dmitrii Merezhkovskii. Martov also takes aim at Georges Sorel’s conception of “social myth” and the beautiful words of Benedetto Croce.
.
.

I

.
«Мы стараемся показать», говорит в предисловии к своему французскому сборнику г-н Мережковский, «что последний смысл русской революции остается непонятным, вне понимания мистического»). Юродствующий во Христе писатель может позволить себе роскошь откровенно признаться в научной непознаваемости «тайны» пережитого Россией общественного кризиса. Эта роскошь недоступна общественным деятелям, принимающим непосредственное участие в социальной борьбе и слишком близко соприкасающимся с ее грубой реальностью. Это не значит, однако, что «мистическое понимание» недавних событий привлекало к себе мысль одних лишь чудодеев ого человечества и человекобожества.

На заре закончившегося периода отечественной истории народническая мысль нашла в идее «не буржуазного, но демократического» переворота формулу достаточно-мистического проникновения в сущность надвигавшейся стихии.

На закате того-же периода, переработав все противоречивые впечатления бешеной пляски общественных сил, марксистская мысль большевистского толка, отчаявшаяся дать научную формулу» сущности русской революции», мистически постигла последнюю, как лежащую» на границе» между переворотом буржуазным и переворотом социалистическим (формулу дал К. Каутский и одобрил Н. Ленин).

Действительный, объективный смысл пере-жевавшегося «сдвига» упорно не давался познающей мысли и, жаждая «синтеза», она склонялась к интуитивному восприятию того, что составляло «душу событий».

Побежденные общественные движения не раз уже оставляли по себе осадок мистической реакции. Ее знала и революция 1789-1798 г., и революция 1848 года, и русское движение 70-тых г.г. Интересно, однако, что потер певшая жестокое поражение Коммуна 1871 года не имела такого идейного эпилога. Быть может, потому, что она была первой — и до сих пор последней — революцией не буржуазной, пролетарской? Есть все основания думать, что это так. Но еслиб это было так, то отсюда следовало бы, что наша отечественная «смута», несомненно? оставившая по себе еще не исчерпанный осадок мистицизма, eo ipso должна быть зачислена по ведомству движений буржуазных. Этот вывод может, на первый взгляд, показаться парадоксальным. И, однако, это так буржуазному перевороту имманентно присуще глубокое противоречие между бытием и сознанием, между тем, что он есть в действительности, и тем, как он себя сознает, между объективными задачами, выполняемыми его участниками, и идеальными целями, которые они себе ставят. Тайна этого неизбежного противоречия не заключает в себе ничего мистического: она вся, целиком, коренится в условиях существования и развития буржуазного общества. Но раскрытие этой тайны, практическое преодоление этого противоречия само предполагает эмансипацию от условий существования буржуазного общества эмансипацию, возможную лишь в процессе хвостанные» против этого общества и на достаточно высокой стадии борьбы с ним. Continue reading

Анатолий Луначарский, Религия и социализм, том II (1911)

ГЛАВА I.

Иудейская почва. Иисус.

Подготовленные явления Христа–Мессии.

В главах, посвященных иудейской религиозности, мы указывали уже на то, как созрела идея мессианизма с одной стороны, религия справедливости с другой. Для Вторачивай и Мессия — не кто иной, как символическое лицо, идеально представляющее собою страдальческую и праведную часть страдальческого народа. Это — бедняки и святые Израиля, заслуги которых спасут не только народ Божий, но и все народы земли. Заслуги эти сводятся к добродетелям истинного демократа тех времен: чувству справедливости и любви к ближнему, смирению, преданности судьбе, в которой все признается божественным, отвращению к власти, к роскоши и соединенным с ними порокам и преступлениям. Дух пророческий не умирал в Израиле, хотя ему приходилось трудно в борьбе с официальной церковностью и сухими книжниками, сумевшими извратить чисто демократическое «писание» и сделать из него базис для личной и надменной теократии. Религия иудеев имела, таким образом, два лица, которые выразились в двух школах или манерах толкования писания. Агада — была свободным толкованием, творческой манерой проповедовать, Галаха мертвым историческим комментированием. Агада жила интенсивной жизнью в северных провинциях, в Галилее, ко времени начала нашей эры, Галаха господствовала в Иерусалиме, вокруг храма. Не только народные проповедники, но и многие фарисеи (Гиллель и его школа, напр.) были агадистами.

Связь христианской морали и христианского мессианизма с Агадой и пророками не оспаривается никем. Даже Гарнак, — некритический поклонник довольно фантастического «первобытного христианства», самый правый бога слов из тех, с которыми можно еще считаться, как с людьми науки, — признает еврейско-пророческую сущность христианства Иисуса в самой широкой степени:

«Вместе с Вельгаузеном», говорит он, «я должен признать, что все то, о чем благовествовал Иисус, что до него высказывал в своей проповеди Иоанн, все это можно найти у пророков и в иудейских преданиях их времени».

Но мировоззрение Иисуса и его непосредственных учеников не есть еще христианство; это не только не наше православно-католическое, но даже не реформатское, не «евангелическое» христианство, это даже не то «первоначальное христианство», сомнительную традицию которого почтенный пр. Гарнак старается поддерживать всею своею тяжеловесной ученостью.

Христианство возникло из множества отдельных культурных потоков, слившихся, в конце концов, в две реки: иудейское учение, связанное с именем Иисуса, как центрального выразителя, и греко-азиатское, связанное с именем Павла и других. Позднее на нем сказалось еще могучее влияние Запада, Рима и Африки, с Тертулианом и Августином.

Впрочем, уже с самого начала христианство есть сочетание иудейских и греко-азиатских элементов. Христианство Иисуса, вероятно, уже включило до некоторой степени этот второй элемент. Continue reading

Анатолий Луначарский, Религия и социализм, том I (1908)

Предисловие.

I.

Настоящая работа в самых существенных своих чертах задумана около 10 лет тому назад, в годы ранней молодости. Основные идеи: о сущности религии вообще, о смысле и направлении развития религиозности, о связи научного социализма с заветными чаяниями человечества выраженными в религиозных мифах и догмах и сменивших их метафизических системах, о центральном месте «труда» в новом миросозерцании — все эти идеи уже рано зародились в уме автора и, не изменяясь в существе своем, лишь прояснялись и упрочивались по мере более глубокого ознакомления с историей религии и философии и с научным социализмом.

В 1898 году автор прочел в Киеве реферат «Идеализм и марксизм», — в котором был дан первый очерк его идей. Между другими оппонентами находился и г. Бердяев, тогда еще совсем юноша, и по воззрениям своим не ушедший еще так далеко от социал-демократии, как теперь. Реферат показал даже, что мы, без нашего ведома, но конечно не случайно, работали в сущности над той же проблемой. Но как различны были результаты! Если первый реферат пишущего эти строки на философскую тему встретил очень дружественную критику со стороны Н. Бердяева, то одна из первых его серьезных статей, через три года после того, волей неволей должна была стать беспощадной критикой воззрений Бердяева, «о булгаченного» к тому времени совершенно.

Работа автора шла своим чередом, нельзя сказать, однако, чтобы достаточно систематично, так как тюрьмы, ссылки, практическая работа и ряд частных обстоятельств являлись сильными препятствиями для такой систематичности. Первоначальный план работы был задуман очень широко. Это должна была быть целая история религии с материалистической точки зрения, со включением в нее европейской метафизики, утопического социализма и, наконец, научного социализма. Материал накоплялся, но открывались все новые горизонты, а свободного времени становилось все меньше. Наконец, воспользовавшись месяцами не совсем добровольной свободы от «текущей жизни», автор решил радикально пересмотреть план и, не гоняясь за полнотой, дать идейный абрис с своей теории, останавливаясь лишь на важнейших опорных пунктах. Теперь дело идет уже не об истории религии, а только о более или менее глубоком исследовании взаимоотношений религии и социализма, об определении места социализма среди других религиозных систем.

Не только соображения о колоссальных трудностях выполнения работы по первоначальному плану, не только со знание того, что обстоятельства не позволят отдать 2-3 года сплошного, методического труда, необходимого для его выполнения, руководило автором: для него было ясно, что научный труд в 2-3 тома с большим количеством фактического багажа — будет мало доступен для широкой публики и скорее заслонит, чем усилит то новое, жизненно важное, что автору хотелось бы высказать. Но распределяя свой материал таким образом, чтобы изложить его в небольшой книге на 20 печатных листах, автор часто с болью сердечной отбрасывал то или другое интересное построение, исследование, догадку, обобщение. Поэтому он решил издать отдельно для тех читателей, которые заинтересуются его идеями, наиболее важные фрагменты задуманной прежде большой работы. Continue reading

Anatolii Lunacharskii: Socialism, religion, and enlightenment

.
Roland Boer has a new article out on Anatolii Lunacharskii’s controversial two-volume treatise, Religion and Socialism (1908, 1911). Lunacharskii was the first Soviet Commissar of Enlightenment, in charge of education initiatives throughout the fledgling socialist republic. His campaigns to fight illiteracy, making secular education available in the most distant reaches of the union, were highly effective. Moreover, Lunacharskii’s tolerant temperament toward independent cultural and artistic groups — i.e., not forcibly unionized or centrally run by the state — during his tenure throughout the 1920s stands in stark contrast to the Stalinist policies established in the mid-1930s, which put an end to such associations and civil society groupings. Also, he was fairly receptive to new literary and aesthetic styles and movements, especially compared to the prescriptions handed down by Zhdanov et al. at the Soviet Writers’ Congress in 1934. Sheila Fitzpatrick’s first book is a study of the Commissariat of Enlightenment under Lunacharskii, and it provides an excellent institutional survey, as well as a portrait of the “Russian Faust” (a title given him by Mikhail Lifshitz).

Boer’s article with justice claims to be “first full engagement in English with Anatolii Lunacharskii’s near lost work, Religion and Socialism.” The reason the book is so obscure today is that it gave theoretical expression to the concept of god-building, an unusual tendency within prewar Bolshevism reviled by Lenin. Like many of the heresies that rocked the early Church in Roman Christianity, its contents are primarily known through texts written condemning it. Still, this point is easily exaggerated. It is not quite as rare as Boer makes it out to be. For example, in the gloss provided by his article:

Conditions: Lost and Found

Religion and Socialism is a work that has been lost and found. Its loss was hardly due to any lack of quality. The reason is, rather, its particular history. Lenin launched a spirited attack when it was published, persuading the editorial board of Proletarii to condemn it. Or rather, he lumped God-building in with the Left-Bolshevik interest in empiriocriticism and otzovism, as much for political as for theoretical reasons. Seeing the increasing appeal of these not necessarily connected positions among some younger and very articulate Bolsheviks, Lenin realized the need to quell the leftward push, thereby bringing philosophical questions to the fore. In hindsight, of course, he was probably correct, for a revolutionary push at the time would have generated an even fiercer reaction. But a side effect was the complete sidelining of Religion and Socialism. And given Lenin’s crucial role in the 1917 revolution and the subsequent establishment of communism in Russia, the few copies of the book were left to the dust and bookworms of forgotten archival corners.

The finding of such a work has thereby entailed a little sleuthing, for it has proved exceedingly difficult to find. The editors of the eight-volume Collected Works chose not to include Religion and Socialism in that collection. By contrast, the introduction to a separate volume, called Religion and Enlightenment, offers a statement concerning the waywardness of Religion and Socialism and cites Lunacharskii’s own somewhat halfhearted distancing from the work in his later statements. Religion and Enlightenment includes a wide range of material, including Vvedenie v istoriiu religii [Introduction to the History of Religion], lectures from 1918 which were reworked and published in 1923, and material that goes back to the early 1900s. Given this unfavorable early press and the subsequent Bolshevik victory, Religion and Socialism remained a work out of favor. A Yiddish translation of Religion and Socialism exists, but as far as the original work in Russian is concerned, only a few extant copies remain. The one in the National Library of St. Petersburg turned out to be too fragile to scan. Only after further inquiry (by my colleague, Sergey Kozin) was a copy found in the Lenin Library in Moscow. A high fee for scanning the two volumes resulted in a much-treasured copy being made, which is in our possession and is, to my knowledge, the only PDF version of it in the world. Since then, the text has been screened, converted into modern Cyrillic script (it was published before the 1917 language reform), and proofread. In addition to its republication in Russian, a translation is also planned.

An edifying tale, and evidence of his commitment. I do wish that Professor Boer had maybe approached me before sending his colleague on a wild goose chase to Saint Petersburg or shelling out a bunch of cash to the Lenin Library, however, because he might have saved himself some money. (The Lenin Library probably could use the funds, so it’s not too bad if viewed as a donation). Religion and Socialism has been available online for years now, free of charge, scanned by the University of Minnesota and Indiana University both. One page is missing from the second volume, but otherwise it’s all there. You can download them for free here, OCRed and everything:

Needless to say, I am less impressed by Lunacharskii’s god-building arguments than Boer. Lunacharskii has long been one of Boer’s favorites, alongside Ernst Bloch. His article does provide a very useful overview, though, even if the title is misleading. Misleading because it suggests that he deals with god-builders in the plural, whereas he really just deals with Lunacharskii in the singular (Maksim Gorkii and Vladimir Bazarov [Rudnev] are barely mentioned, if at all). Read it here.

  1. А.В. Луначарский, Религия и социализм, том I (1908)
  2. А.В. Луначарский, Религия и социализм, том II (1911)

Great to hear that a reissue in modern Russian is projected, as well as a translation into English. Boer brought up the 1921 Yiddish translation, published in New York, but forgot to mention the Italian translation prepared in 1973. In my next post, I’ll upload the full OCRed text of the document sans pre-reform orthography so that Russian readers can check it out. Though I should mention that the obsolete characters were removed in the copy/paste by a very crude find-and-replace method on Microsoft Office and not by painstakingly going through all 630 pages of the original in order to spell check.

For those who don’t know, Russian spelling was extensively reformed in 1917-1918 (by none other than Lunacharskii). The most important changes were

  1. the dropping of the hard sign “ъ” at the end of words, where it previously appeared in any word that otherwise would have ended in a consonant;
  2. the global replacement of “і” (the “dotted i” or “decimal i”) with “и” (i);
  3. the global replacement of “ѣ” (iat) with е (ie);
  4. a change in the genitive singular ending of adjectives, -аго becoming -ого, and -яго becoming -его.

Enjoy.

ЛУНАЧАРСКИЙ (сидит на скамеечке) С РОДИТЕЛЯМИ ЛУНАЧАРСКИЙ в рамке ЛУНАЧАРСКИЙ Фотография. Таганская тюрьма1 ЛУНАЧАРСКИЙ Фотография. Таганская тюрьма 2 Continue reading

Dmitrii Moor, Bolshevik cartoonist and propagandist (1883-1946)

My favorite Bolshevik propaganda artist of all time might be Dmitrii Orlov, better known as “Moor,” who was active in revolutionary struggles from 1905 through the Russian Civil War and World War II. His drawings are just so fucking hardcore. Readers of this blog will have seen some of his illustrations for the militant godless journal Bezbozhnik, as well as other assorted propaganda posters. Trotsky named him as one of the USSR’s finest young cartoonists.

In this post I’m just including some of the ones I like the most. No real rhyme or reason to it. Enjoy!

 tumblr_npzq00jK1g1ta0q7zo1_1280 IN_1134_B_l Плакаты СССР- Ты записался добровольцем? (Моор Д.) 1920 00-unknown-artist-the-golden-idol-of-the-lord-of-world-capitalism-1918-20 Плакаты СССР- Помоги. (Моор Д.) 1921 Continue reading

Современная архитектура: Organ of architectural modernism in the Soviet Union, 1926-1930

 
Sovremennaia arkhitektura
[Modern Architecture, or SA] was published every other month by the Society of Modern Architects [OSA] from 1926 to 1930. In all, the magazine ran for thirty issues, counting double-issues as two. A few years ago I uploaded some crude photographs of individual pages from originals stored in Columbia’s Avery Library. Tatlin has since republished the iconic journal, however, so anyone with the money and means to scan them could upload much higher-quality versions. For now, here are some that have been digitized for the Russian website Techne, which I’ve taken the liberty of running through ABBYY FineReader:

Moisei Ginzburg served as SA’s chief editor from its inaugural issue through to the end of 1928. Victor, Aleksandr, and Leonid Vesnin also helped organize it and solicit articles. The journal was intended to function primarily as a theoretical organ for constructivist architecture, providing a forum for debate and a platform for the promotion of avant-garde ideas about building methods and design. It was formatted by Aleksei Gan, author of the 1922 treatise Konstruktivizm, who sought to systematize the constructive principles of Tatlin and Rodchenko. Nevertheless, this continuity in terms of personnel should not blind us to the fact that architectural constructivism was distinct from constructivism in art. By 1926, SA’s various editors and contributors had absorbed the influence of Le Corbusier in France, JJP Oud in Holland, as well as Walter Gropius and the Bauhaus school in Germany. Ginzburg and the Vesnins regarded Tatlin’s old proposal for a monument to the Third International as a bit of impracticable symbolism. El Lissitzky explained in 1928 that “[t]he present ‘constructivist’ generation of professional architects looks upon this work [by Tatlin] as formalistic or even ‘symbolic’.”

first OSA conference 1928OSA members

In addition to its own articles, SA also translated texts from prominent European and American modernists such as Bruno Taut, Frank Lloyd Wright, and Le Corbusier. Journalistic coverage of international events, like the Stuttgart-Weißenhof exhibition in 1927, also appeared in its pages. Occasionally polemics were written, usually against the older, academic forms of architecture, but also against rival avant-garde tendencies such as VOPRA and ASNOVA. Toward the end of its run, under Roman Khiger’s editorship, there was an editorial dispute over the question of cities, as many wondered whether urban agglomerations would endure the abolition of the town and country divide. Some — like Ginzburg, Barsch, and Pasternak — sided with the sociologist Mikhail Okhitovich, embracing his “disurbanist” vision of ribbon cities and decentralized dwelling spaces. Others — the Vesnins, Krasil’nikov, and Burov — sided with the economist Leonid Sabsovich, advocating his “urbanist” proposals for mid-sized concentric cities of about 50,000 a pop. In 1931, however, the magazine was dissolved into Sovetskaia arkhitektura [Soviet Architecture], and included representatives of other schools of architectural thought besides constructivism.

Below are some of the page scans, which you can enlarge by clicking on them. You can also read an uncharacteristically favorable review by the Dutch modernist and De Stijl founder Theo van Doesburg, where he discusses SA in the context of Russia and the international style.

d181d0bed0b2d0b0d180d185

The capital vs. the countryside:

             OSA’s propaganda for a modern communist architecture

Theo van Doesburg
Het Bouwbedrijf
February 1929
.

Translated by Charlotte I. Loeb and Arthur L. Loeb.
On European Architecture: Complete Essays from
Het Bouwbedrijf. (Bïrkhauser, Berlin: 1990)

 
Without any doubt a small country will succeed faster in the realization of its cultural potential than will such an immensely vast country as Russia. Did they not recently discover a city of around 60,000 inhabitants there, in which the population was still living completely according to the notions of the 18th century? These people are totally ignorant, lived in the most primitive way, lacked the simplest modern lighting fixtures, etc., and were completely unaware of the events in Europe, the war, and the Russian Revolution.

How will the Russian authorities, no matter of which persuasion, ever be able to “electrify,” as Lenin called it, not only the cities, but the countryside as well? Such a country, the size of half a continent, should be measured by a different standard, and doubtlessly it is beyond the Russian mentality to initiate a well-balanced cultural development, comparable to that in other European counties. In the latter, even the most remote province has a cultural nucleus from where the countryside can be culturally controlled. Formerly, religion used to constitute this cultural nucleus, and construction served religion. In Russia, however, culture is concentrated between Moscow and Leningrad. In this zone new architecture has potential for realization. Russia totally lacks the neutralization of the cultural factors across the whole country, which is beneficial to the development of construction. Holland and Germany are in this favorable position, and this is the cause of the prominence which these countries have achieved in the field of architecture.

Partial view of the lateral façade of the Rusakov Club, Moscow, 1929 or later

In Russia, everything is grandiose…in conception, architecture, and the freely creative arts as well, but in the long run everything gets lost in detail, in vapidities, before being finally crushed by the country’s enormous size. Although architecture is primarily the functional control of space, for the new generation in Russia as well, it is secondly the organization of required materials, and finally, in its completion, a life structure. These are the three fundamental tasks to be fulfilled by the new Russian architecture…but they will, alas, never be fulfilled, in the first place because of the immeasurable space, secondly because of the lack of materials, and finally because of the total lack of every notion of method and the chaotic character of the form of life.

If we proceed very objectively and take the time to study the essential causes of the beneficial factors for construction as a primary cultural activity in a small country, more or less reliant on its own forces (such as Holland, for example), we shall see that the factors which I touched upon above not only exist there, but that they are correlated. Holland controls its extent and therefore it experiences a healthy architectural development, in contrast to Russia, which will never control its extent and therefore will never achieve an extensive solution to its architectural problems. Germany controls its extent as well, although on a different scale from that in Holland or France, but because of that it is in a more favorable position to push architecture as a primary cultural activity to a very high level: for it has all the factors at its disposal which are necessary for the realization of the architectural tasks dictated by modern life. Continue reading