science fiction

Lazar Khidekel’s aerial city of the future (1925-1932)

Posted by

4

.
I’ve posted about Lazar Khidekel before. A few years ago, I met some of his descendants who live here in New York. Regina Khidekel, his daughter-in-law, has written some very interesting articles about Khidekel’s speculative architecture, one of which you can read in this collection. Khidekel was a student of the great suprematist painter Kazimir Malevich, and was involved with his group Unovis. Later on, in 1928, he reflected on his path from painting to architecture in a brief “Biography”:

From 1920 to 1922, I participated in the publication of Unovis collections, contributing a series of articles on questions of art and its relationship to production. I spent the last two years at the Vitebsk Artistic and Practical Institute; in addition to coursework assignments, I was engaged with questions concerning the ties between constructive art (cubism, the “relief,” constructivism, suprematism) and architecture. I presented my findings — work that involved not only a painterly but also an architectural content — at the Second Unovis Exhibition in Moscow.

Assuming that my only possible involvement in architecture would occur through the assimilation of the [technical] knowledge on which it is based, in 1922 I enrolled in the Department of Architecture at the Institute of Civil Engineers. I am now a student on the final course. Between the time of my arrival in Leningrad in 1922 and the present, I participated in the Fifth-Year Exhibition at the Academy of Arts in 1923. In 1923, I became a member of the Art and Literature Department of the literary and artistic journal Vulcan [Vulkan], published by Leningrad State University. I served as the head of tours in the Painting Department of the Russian Museum (formerly the Museum of Painterly Culture).

Some images of the Unovis set at Vitebsk and Khidekel from his days in the group appear below.

Over the second half of the twenties, Khidekel became obsessed with the idea of a flying city. Georgii Krutikov’s proposal for a “Flying City” may be more famous, but Khidekel’s fantastic renderings are also worth taking a look at. Recently I came across a cache of images stored on one of my favorite Russian-language websites, Togda Zine, a repository of the heroic Soviet avant-garde. You can view them all below.

Paired with these images is an excerpt from Selim Khan-Magomedov’s encyclopedic account of the Pioneers of Soviet Architecture. I will post the full PDF of that book sometime soon. While not as theoretically ambitious as his student Vladimir Paperny, or the brilliant (if perverse) Boris Groys, Khan-Magomedov was a giant — the ultimate authority of early architectural modernism in the USSR. Enjoy!

Khidekel’s experimental designs

Selim Khan-Magomedov
From Pioneers of Soviet
Architecture (1983)

.
A set of interesting experimental town-planning designs produced by Khidekel during the 1920s develop some aspects of the aero-city concept, and also reveal the influence of other experimental town-planning ideas of that period, such as vertical zoning. Taken as a whole, in fact, all these designs represent variations, and developments of the latter concept. As distinct, however, from the proposals by [Anton] Lavinsky, [El] Lissitzky, and [Konstantin] Melnikov, Khidekel’s projects for a vertical zoning of cities involve a global approach to this town-planning concept: insofar as he was concerned, it was not merely a matter of organizing the area of habitation within a city’s boundaries in a rational way, but of the interaction between human settlement and the environment as a whole. This broad approach accounts for the way in which the architectural complexes in his sketches interact with levels below ground, stretches of water, a virgin environmen,t and supraterrestrial space.

In an attempt to preserve nature intact among the city complexes, Khidekel’s project of 1922 relegated main transport lines to tunnels, and allowed them to surface only in cuttings in the vicinity of buildings. In another project dating from the same year, he designed a building floating above ground and only tenuously linked to it. In 1926, he drew a building at a great height above the Earth and wholly detached from it. Continue reading →

Chronopolis

Posted by

0

J.G. Ballard
New Worlds
August 1960
.

His trial had been fixed for the next day. Exactly when, of course, neither Newman nor anyone else knew. Probably it would be during the afternoon, when the principals concerned — judge, jury, and prosecutor — managed to converge on the same courtroom at the same time. With luck his defense attorney might also appear at the right moment, though the case was such an open and shut one that Newman hardly expected him to bother — besides, transport to and from the old penal complex was notoriously difficult, involved endless waiting in the grimy depot below the prison walls.

Newman had passed the time usefully. Luckily, his cell faced south and sunlight traversed it for most of the day. He divided its arc into ten equal segments, the effective daylight hours, marking the intervals with a wedge of mortar prized from the window ledge. Each segment he further subdivided into twelve smaller units.

Immediately he had a working timepiece, accurate to within virtually a minute (the final subdivision into fifths he made mentally). The sweep of white notches, curving down one wall, across the floor and metal bedstead, and up the other wall, would have been recognizable to anyone who stood with his back to the window, but no one ever did. Anyway, the guards were too stupid to understand, and the sundial had given Newman a tremendous advantage over them. Most of the time, when he wasn’t recalibrating the dial, he would press against the grille, keeping an eye on the orderly room.

“Brocken!” he would shout at 7:15 as the shadow line hit the first interval. “Morning inspection! On your feet, man!” The sergeant would come stumbling out of his bunk in a sweat, rising the other warders as the reveille bell split the air.

Later, Newman sang out the other events on the daily roster: roll call, cell fatigues, breakfast, exercise, and so on around to the evening roll just before dusk. Brocken regularly won the block merit for the best-run cell deck and he relied on Newman to program the day for him, anticipate the next item on the roster, and warn him if anything went on for too long-in some of the other blocks fatigues were usually over in three minutes while breakfast or exercise could go on for hours, none of the warders knowing when to stop, the prisoners insisting that they had only just begun.

Brocken never inquired how Newman organized everything so exactly; once or twice a week, when it rained or was overcast, Newman would be strangely silent, and the resulting confusion reminded the sergeant forcefully of the merits of cooperation. Newman was kept in cell privileges and all the cigarettes he needed. It was a shame that a date for the trial had finally been named. Newman, too, was sorry. Most of his research so far had been inconclusive. Primarily his problem was that, given a northward-facing cell for the bulk of his sentence, the task of estimating the time might become impossible. The inclination of the shadows in the exercise yards or across the towers and walls provided too blunt a reading. Calibration would have to be visual; an optical instrument would soon be discovered.

What he needed was an internal timepiece, an unconsciously operating psychic mechanism regulated, say, by his pulse or respiratory rhythms. He had tried to train his time sense, running an elaborate series of tests to estimate its minimum in-built error, and this had been disappointingly large. The chances of conditioning an accurate reflex seemed slim.

However, unless he could tell the exact time at any given moment, he knew he would go mad.

tumblr_n9a7xu93yU1sicb5ko1_1280

His obsession, which now faced him with a charge of murder, had revealed itself innocently enough.

As a child, like all children, he had noticed the occasional ancient clock tower, bearing the same white circle with its twelve intervals. In the seedier areas of the city the round characteristic dials often hung over cheap jewelry stores, rusting and derelict.

“Just signs,” his mother explained. “They don’t mean anything, like stars or rings. “

Pointless embellishment, he had thought.

Once, in an old furniture shop, they ha d seen a clock with hands, upside down in a box full of fire irons and miscellaneous rubbish. Continue reading →

The nightmare surrealist: H.R. Giger (1940-2014)

Posted by

0

.
The nightmare is over for H.R. Giger. Giger, pioneering artist and designer of one of science fiction’s most famous on-screen monsters, died at age 74 yesterday.

A piece I’ve written up commemorating him will hopefully appear over at Metropolis tomorrow. For now, here are just a few of the images he produced that managed to burn themselves into my brain.

Moisei Ginzburg, competition entry for the Palace of the Soviets (1931)

Posted by

6

.
In previous posts, I’ve tried to give some sense of the magnitude of the international competition for the Palace of the Soviets project in Moscow. So far I’ve dealt with some of the entries by German architects such as Walter Gropius, Hannes Meyer, Erich Mendelsohn, and Hans Poelzig, as well as the Swiss architect Le Corbusier’s famous entry. This would turn out to be one of the last major Soviet competitions in which modernist proposals featured prominently. (Another competition, for the Commissariat of Heavy Industry [Наркомтяжпром], took place in Moscow around 1933-1934, but only submissions from Soviet architects were considered).

Moisei Ginzburg was the chief theoretician and, besides the Vesnin brothers, probably the most accomplished practitioner of architectural constructivism in the Soviet Union. His project for the Palace of the Soviets, jointly carried out with A. Gassenpfliug and S. Lisagor under the supervision of A.F. Loleita, a specialist in matters of construction, and S.Ia. Lifshits, an acoustic technician. It was without a doubt one of his most futuristic proposals to date, almost resembling a landed spaceship faced toward the Kremlin.

One might perhaps compare it with his earlier submission to the 1922-1923 Palace of Labor competition, in terms of its scale and purpose, as the architectural historian Selim Khan-Magomedov has done. But formally, Ginzburg’s vision for the Palace of the Soviets was much more advanced. The multi-tiered central building was designed with stepped storeys parabolically curved upward toward a skylight crowning the dome. His scheme for its main thoroughfares and points of access would have accommodated huge crowds of visitors and personnel, with a series of platforms, ramps, and stairs expediting circulation into and out of the Palace.

Courtyards and terraces were to surround the different structures in the ensemble, with covered walkways connecting them to one another. Not only with respect to its internal composition was the Palace of the Soviets meant to be broadly accessible, either, as the building was easily open to approach from without. The variety of volumes included in Ginzburg’s plan may have clashed stylistically with the preexisting urban fabric of Moscow, but it would have been spatially integrated rather elegantly.

A few paragraphs pertaining to Ginzburg’s Palace of the Soviets appear below in the original Russian, extracted  from Khan-Magomedov’s book on Moisei Ginzburg. See also his excellent Narkomfin building.

Поиски новых типов общественных зданий в первом периоде творчества Гинзбурга завершаются конкурсным проектом Дворца Советов (1932 г.), который выполнялся им совместно с А. Гассенпфлюгом и С. Лисагором при консультации А.Ф. Лолейта (конструкция) и С.Я. Лифшица (акустика). По масштабу и роли в ансамбле центра Москвы Дворец Советов сравним с Дворцом труда (конкурс 1922-1923 гг.). Близка даже в какой-то мере и программа этих зданий (большой и малый залы и т. д.). Сравнивая выполненные Гинзбургом проекты Дворца труда и Дворца Советов, разделенные всего девятью годами видно, какой большой и сложный творческий путь прошел их автор. Объемно-пространственная композиция Дворца Советов необычна по трактовке для предыдущего творчества Гинзбурга. Как правило, в более ранних проектах он использовал два композиционных приема: членение здания на отдельные корпуса, соединенные крытыми переходами (павильонный тип), или создание сложной композиции из соединенных между собой различных по форме и величине объемов. Continue reading →

Aleksandr Rodchenko’s War of the Future (1930) and the lingering memory of chemical warfare

Posted by

4

Aleksandr Rodchenko’s grim sci-fi vision of the War of the Future (1930) illustrates the extent to which the terror of chemical warfare and advanced implements of destruction haunted the Soviet and European imagination of conflict following World War I and the Russian Civil War. Death-rays and dirigibles. Howitzers and skyscrapers. Chiaroscuro gas-masks.

Rodchenko’s War of the Future (1930)

Compare Rodchenko’s photomontage with the early Soviet board game Chemical Warfare (1925) below.

Chemical Warfare (1925)

And compare with other examples of towering light-rays in conjunction with marvels of modern engineering.

Rays from the Eiffel Tower, 1889

«Воспоминания о будущем» Сигизмунда Кржижановскего (1925)

Posted by

0

Sigizmund Krzhizhanovskii’s collected works

«Воспоминания о будущем»

 Сигизмунд Кржижановский

  Воспоминания о будущем.

  Повесть

   I

   Любимой сказкой четырехлетнего Макси была сказка про Тика и Така. Оседлав отцовское колено, ладонями в ворс пропахнувшего табаком пиджака, малыш командовал:

   – Про Така.

   Колено качалось в такт маятнику, такающему со стены, и отец начинал:

   – Сказку эту рассказывают так: жили-были часы (в часах пружина), а у часов два сына – Тик и Так. Чтобы научить Тика с Таком ходить, часы, хоть и кряхтя, дали себя заводить. И черная стрелка – за особую плату – гуляла с Тик-Таком по циферблату. Но выросли Тик и Так: все им не то, все им не так. Ушли с цифр и с блата – назад не идут. А часы ищут стрелами, кряхтят и зовут: “Тик-Так, Так-Тик, ,Так!” Так рассказано или не так?

   И маленький Макс, нырнув головой под полу пиджака, щурился сквозь суконные веки петлицы и неизменно отвечал:

   – Не так.

   Теплый отцовский жилет дергался от смеха, шурша об уши, сквозь прорезь петлицы видна была рука, вытряхивающая трубку:

   – Ну а как же? Я слушаю вас, господин Макс Штерер.

   В конце концов, Макс Штерер ответил: но лишь тридцать лет спустя.

   Первая попытка вышагнуть из слов в дело относится к шестому году жизни Макса.

   Дом, в котором жила семья Штереров, примыкал к горчичным плантам, уходящим зелеными квадратами к далекому изгибу Волги. Однажды – это было июльским вечером – мальчуган не явился к ужину. Слуга обошел вкруг дома, выкрикивая по имени запропастившегося. Прибор Макса за все время ужина оставался незанятым. Вечер перешел в ночь. Отец вместе со слугой отправились на розыски. Всю ночь в доме горел свет. Только к утру беглец был отыскан: у .речной переправы, в десяти верстах от дома. У него был вид заправского путешественника: за спиной кошель, в руках палка, в кармане краюха хлеба и четыре пятака. На гневные окрики отца, требовавшего чистосердечного признания, беглец спокойно отвечал:

   – Это не я, а Так и Тик бежали. А я ходил их искать.

   Штерер-отец, дав и себе и сыну отъесться и отоспаться, решил круто изменить свою воспитательную методу. Призвав к себе маленького Макса, он заявил, что сказки дурь и небыль, что Так и Тик попросту стук одной железной планки о другую и что стук никуда бегать не может. Видя недоумение в голубых широко раскрытых глазах мальчугана, он открыл стеклянную дверцу стенных часов, снял стрелки, затем циферблат и, водя пальцем по зубчатым контурам механизма, объяснил: гири, оттого что они тяжелые, тянут зубья, зубья за зубцы, а зубцы за зубчики – и все это для того, чтобы мерить время.

   Слово “время” понравилось Максу. И когда – два-три месяца спустя – его засадили за букварь, в, е, м, р, я были первыми знаками, из которых он попробовал построить, водя пером по косым линейкам, слово.

   Узнав дорогу к шевелящимся колесикам, мальчик решил повторить опыт, проделанный отцом. Однажды, выждав, когда в доме никого не было, он приставил к стене табурет, взобрался на него и открыл часовую дверцу. У самых глаз его мерно раскачивался желтый диск маятника; цепь, натянутая гирею, уходила вверх в темноту и шуршание зубцов. Затем с часами стало происходить странное: когда садились обедать, Штерер-старший, глянув на циферблат, увидел: две минуты третьего. “Поздновато”,- пробурчал он и поспешно взялся за ложку. На новый взгляд, в промежутке между первым и вторым, часы ответили: две минуты пятого. “Что за цум тайфель?44 Неужели мы ели суп два часа?” Штерер-младший молчал, не подымая глаз; когда вставали из-за стола, стрелки достигли пяти минут восьмого, а пока слуга успел сбегать за часовым мастером, жившим поблизости, часы заявили о близости полночи, хотя за окном сияло солнце.

   Мастер, явившись на зов, прежде всего снял стрелки и, протянув их маленькому Максу, попросил подержать. Пока он, обнажив механизм, вместе с хозяином осматривал винты и колесики, у напроказившего мальчугана было достаточно времени, чтобы сдернуть крохотный протез на ниточке с короткорукой часовой стрелы. Тщательно все осмотрев и выверив, мастер заявил, что часы в полной исправности и что незачем было его, человека занятого, напрасно беспокоить.

   Выведенный из себя Штерер-старший закричал, что своим глазам он верит больше, чем чужим знаниям, и потребовал починить взбесившиеся часы. Мастер, обидевшись в свою очередь, заявил, что если кто и взбесился, то во всяком случае не часы, и что он не намерен тратить время и брать деньги за починку неиспорченного. И, поставив стрелы на место, хлопнул сначала часовой дверцей, затем дверью. И часы, точно довершая издевательство над своим хозяином, вдруг круто изменив ход, стали отстукивать минуты с хронометрической точностью.

   Весь остаток дня отец и сын провели, не обмолвившись ни словом. Изредка то тот, то этот с беспокойством поглядывали на циферблат. За окном уже чернела нрчь, когда Макс, преодолевая смущение, подошел к отцу и, притронувшись к его колену, сказал:

   – Про Така.

   И легенда о Тике и Такс, изгнанная было из штерерского дома, возвратилась восвояси. Штерер-младший, производя свой первый опыт, заставил часовые стрелки поменяться осями: минутную на часовую – часовую на минутную. И он мог убедиться, что даже такая простая перестановка нарушает ход психических механизмов.

   Вытянув руку, экспериментатор потрогал одну из стрел – ту, что покороче. Другая уводила свое длинное черное острие вверх. Необходимо было обследовать и ее. Привстав на цыпочки, он дотянулся. Над головой что-то хрустнуло, а в пальцах у него чернел отломавшийся кончик стрелы. Как быть? Из шва курточки топорщилась черная нитка. Через минуту отломавшийся кончик был аккуратно привязан к ближайшему острию. Правда, короткая стрелка от этого стала длинной, а длинная короткой,- но не все ли равно. В это время по коридору шаги. Мальчуган захлопнул дверцы часов, спрыгнул и оттащил табурет на место.

   Старые терпеливые цюрихские часы не рассердились на любознательного мальчугана, повредившего им их черный палец. Безустанно шагая из угла в угол на своей длинной ноге внутри своей тюремно-тесной стеклянной клетки, они снисходительно разрешали паре детских глаз посещать себя в своем настенном одиночестве. Размеренно отчеканивая секунды, механический учитель из Цюриха, как и большинство учителей, был напружен, точен и методичен. Но гений и не нуждается в том, чтобы его учили фантазии; страдая от своей чрезмерности, он ищет у людей лишь одного – меры. Таким образом преподаватель и ученик вполне подходили друг к другу. Всякий раз, когда за стеной захрапит послеобеденным храпом отец, Штерер-младший, придвинув табурет к проблеме времени, начинал свои расспросы. Он тянул учителя за гири, ощупывал ему его круглое белое лицо, пробирался пытливыми пальчиками внутрь его жесткого и колючего мозга. И однажды случилось так, что механический учитель – очевидно, озадаченный каким-то трудным вопросом вдруг свесил ногу и перестал отчеканивать урок. Макс, полагая, что часы обдумывают ответ, терпеливо дожидался, стоя на табурете. Молчание длиннилось. Стрелы застыли на белом диске. Из-за зубцов – ни звука и ни призвука. Испуганный ребенок, спрыгнув наземь, бросился к спящему отцу; теребя его за свесившийся рукав, он, сквозь всхлипы, бормотал:

   – Папа, часы умерли. Но я не виноват.

   Отец, стряхнув с себя просонье, зевнул и сказал:

   – Что за вздор. Умереть – это не так просто, успокойся, мальчик: они испортились. Только и всего, и мы их починим. А плачут только девочки.

   Тогда будущий мастер длительностей, вытерев кулачками глаза, спросил:

   – А если испортится время – мы его тоже починим?

   Отцу, следуя примеру старых часов, пришлось замолчать. Распрямившись, он с некоторым беспокойством оглядывал свое порождение. Continue reading →