Regina Khidekel: When the founder of suprematism Kazimir Malevich arrived at this Black Square, he soon understood that suprematism — or, that is to say, geometric abstraction — is the terminal stage of abstract art, that this art that is connected with the cosmos, with cosmic vision. The plain fact of the matter, technically speaking, is that Malevich grasped the property of this new space when, according to the story, it escaped beyond the horizon. In this fashion, the laws of linear perspective for were repealed, and before the artist opened an immeasurable expanse, which then became the space of the suprematist painting and, as Lazar Khidekel phrased it, the infinite plane of the canvas. That’s why in the early stages of suprematism the forms fly into the unknown of cosmic space. This is to speak only of the formal aspect. After this came the further development of suprematism, which Malevich saw as the creation of modern architecture. The students of Malevich sought to introduce this art to the limits of life during the early 1920s — and above all Khidekel, who was to Malevich the most active, energetic, and congenial. Chashnik called Khidekel a revolutionary suprematist as early as 1921, meaning a “real, genuine suprematist.” And Khidekel introduced suprematism into architecture, not as a utilitarian, elementary style, but as revolutionary-innovative vision.

For Malevich’s students, including Lazar Khidekel, these forms have been converted into space stations. Structures and volumes were perceived by them as the cosmic dwellings of future earthlings. This is another story: that of Russian cosmism and its mystical philosophy of the “common cause,” capable of uniting mankind in the task of overcoming death and resurrecting our forefathers, for whom these space colonies were designed. By the way, this was the motive behind Tsiolkovskii’s scientific research.

Елена Добрякова: Каким образом супрематизм, по вашему мнению, выдержал столь серьезную проверку временем?

Регина Хидекель: Когда основоположнику супрематизма Казимиру Малевичу пришел этот черный квадрат, он очень скоро понял, что супрематизм, или, иначе, геометрическая абстракция, и есть последняя стадия абстрактного искусства, что это искусство связано с космосом, с космическим видением. Дело в том, что чисто технически Малевич осознал свойство этого нового пространства, когда, по его словам, вышел за линию горизонта. Таким образом, законы итальянской перспективы были отменены, и перед художником открылся безмерный космос, который стал пространством супрематической живописи и, как сформулировал для себя Лазарь Хидекель, бесконечной плоскостью полотна. Вот почему на первой стадии супрематизма формы летают в безвесии в космическом пространстве. Это если говорить о формальной стороне. Затем последовало развитие супрематизма, которое Малевич видел в создании современной архитектуры. Студенты Малевича, и в первую очередь Лазарь Хидекель как самый активный, деятельный, конгениальный Малевичу, в начале 1920-х годов стремился ввести это искусство в пределы жизни. Чашник еще в 1921 году называет Хидекеля революционным супрематистом, что означает «подлинный, настоящий супрематист». И Хидекель ввел супрематизм в архитектуру, не утилитарной составляющей стиля, а революционно-новаторским видением.

Ученики Малевича, в том числе и Лазарь Хидекель, стали эти формы превращать в космические станции. Структуры и объемы воспринимаются ими как космические жилища будущих землян. Это отдельная тема — русский космизм и его мистическая философия общего дела, способная объединить человечество для решения задач преодоления смерти и воскрешения наших предков, для которых и проектировались эти космические колонии. Кстати, это было побудительным мотивом и для научных разработок Циолковского.

Lazar Khidekel:
.
…The trajectory of suprematism;
…between sky and earth

Regina Khidekel

.
The cosmic “gene” of Suprematism, the philosophy of Russian Cosmism in Malevich’s interpretation and his cosmological concepts, fell on fertile ground. The adolescent, who, by his own account, “walked the streets late at night, staring at the sky, the moon, and the clouds waiting for the coming of the Messiah, who…appeared floating in the clouds of the dark sky,”[1] soon encountered the art of his first teacher, Marc Chagall, where the flight over the city and the life on the roofs perfectly accorded with the Vitebsk reality.

From the Chagallian metaphorical ascent over side streets familiar from childhood, he was already within arm’s length of the systematized flights into the endless limits of Suprematist space. Malevich’s destruction of Renaissance perspective and the horizon line led to the revelation of another space — that of the boundless cosmos, which became the space onto which Lazar Khidekel would project his Suprematist compositions. Continue reading →