Translated from the Russian 

.
Image: Photograph of Moisei Ginzburg,
editor of Modern Architecture (1927)
.

[From Modern Architecture (1926) № 2]

[Pg. 41]

If one takes a cursory glance at everything that is now taking place in the architectural life of all countries, the first impression will be this: the world is split into two halves. In one of them, eclecticism still reigns — having lost any point of departure, having exhausted itself through and through — perfectly symbolizing the deteriorating culture of old Europe. In the other [half] young, healthy shoots push themselves through — landmarks, the beginnings of a new life start to emerge, from which it is not difficult to extend the single, unified thread of an international front of modern architecture. Despite all the differences and peculiarities of different countries and peoples, this front really exists. The results of the revolutionary pursuits of the modern architectural avant-gardes of all nations intersect with one another closely in their main lines of development. They are forging a new international language of architecture, intelligible and familiar, despite the boundary posts and barriers.

But it is worth examining this picture a little closer, as it now becomes evident that within the overall stream [of modern architecture] merge various currents.  The path of the creative pursuit in different countries and among different peoples is not quite the same. For along with the general similarity there also exist differences — differences not only in the formal expression of this language, but also in the basic principles that inform it.

Germany

Of all the major European countries, Germany was one of the first to sense the need to renovate the ossified architectural language of Europe. Munich, Düsseldorf, and Darmstadt were looking for the New even then, while in Paris, London, and St. Petersburg were still standing firmly on their own pseudo-classical pedestals. The unsuccessful — though symptomatic — [first] wave of Modernity swept over Europe in precisely the Germanic countries [Germany, Austria]. [Joseph Maria] Olbrich, [Otto] Wagner, and [Adolf] Loos were each in their own way harbingers of the new era, long before the war. Peter Behrens (born 1868) was the first to consciously undertake the architecture of industrial buildings, and Walter Gropius was already by 1911 building a number of industrial buildings according to the plans of a thoroughly modern architecture. Yet despite this apparent tendency in the Germanic countries and the search for the New, one can hardly as a result [of this] call this initial period entirely successful.

In the last decade before the war, Germany, under the pressure of pan-Germanism, strove to find overwhelming and monumental forms, creating a heavy-handed style animated principally by its chauvinistic fervor. Even today, the projects of modern German architects are still not free from its echoes. And at the same time, exhausted post-war Germany introduced to this pursuit the new notes of expressionism, loose and formless, the indent of which was not unfelt even by such talented architects as [Bruno] Taut, [Hans] Poelzig, or [Erich] Mendelssohn. Architecture in Germany is for the most part still not yet free from pathos and romanticism, still built upon the game of formal elements, highlighting or hypertrophying [gipertrofiruia] them. And yet more often than not great effort is involved in revolutionizing the intérieur from its outer membrane [oblochkoi], for a reasonable distribution of furniture and the rational usage of all the technical improvements.  However, all of these characteristics remain [merely] a potential force, the bold discovery of which architects have unfortunately not yet managed to work out.

[Pg. 42]

It is more gratifying to follow the architecture of Germany of more recent times, as its new traits are more clearly pronounced by far.

Arthur Korn, Fritz Glantz, Bruno and Max Taut, Erich Mendelsohn, Walter Gropius, Mies van der Rohe, and others have opened up a new stage of development for modern German architecture, marking the first German milestone of the international front of modern architecture. They designate clearly the healthy and correct prospects for its further development.

France

Another European power took an entirely different path — France. Having steadily nurtured the anemic fruits of faux-classical eclecticism in their academic greenhouses, this country has from time to time exhibited the inventive genius of the Latin race. Of course, the talentless and incorrigible winners of the “Prix de Roma” are as insignificant and unnecessary as most of the recent buildings in France (particularly the tasteless Paris exhibition last year). But despite all this we cannot forget that France was the birthplace of ferro-concrete, that it was still precisely at the Paris Exhibition in 1889 — with its iron and glass structures, its Eiffel Tower, and others — that the new possibilities of modern architecture were specifically pointed out. Similarly, Tony Garnier (born 1896) has developed many new and valuable ideas in his papers and books. This rational spirit, which manifests itself especially forcefully in the modern constructions of French engineers (Frassinet, etc.), is gaining momentum to this day parallel to the academic routine, and through its architectural patterns renders itself a national outpost on the international front of modern architecture.

It is interesting to take note of the fact that the French arrived at this in a completely different way — not so much by the struggle for a new form, as through the inventiveness of its architects. To a certain extent, the Perret brothers [Auguste and Gustave] already displayed these fine qualities. They built a new theater along the Champs-Élysées, a little dramatic in design, but which featured a whole series of purely modern techniques. As such, there is an absence of walls bearing any sort of burden (it has all been transferred onto separate pillars), the new layout of stage [Pg. 43] space, the ingenious visual distribution of seats, and a range of other details that provide the correct prerequisites for a truly new solution of the theater.

But lately in their development of inventions the Perrets have not only failed to know how to emphasize and express these qualities, but also, conversely, they have continued to let overtly eclectic and outdated [nesovremennoi – literally “unmodern”] formal elements to contaminate their thoughts. And only Le Corbusier-Saugnier has succeeded in his works [in this respect], not only in discovering their inventive national properties, but also in presenting them in the form of the Modern and the New.

Corbusier is in general a figure of the New Man, full of energy and perseverance in the propagation [propagande] of his ideas. In two or three years, he managed to produce a genuinely modern (though unfortunately short-lived) magazine, L’esprit Nouveau, and write three books: Vers une architecture, Urbanisme, and L’art décoratif d’aujourd’hui — all of them filled with the crystalline sparkles of French wit and the perspicuity of discarded slogans. But, of course, the trailblazing personality of Corbusier is shown most fully in his architectural studies. He has created a rational design for the modern city (“Une Ville Contemporaine”), a city organized according to its skyscrapers, a city concentrated in one place and yet at the same time saturated with air, light, and greenery — a corrective to the spontaneous development of Paris, New York, and other modern cities. He has invented different types of urban development, each time radically renewing the very question posed.  And finally, Corbusier has (in the villas illustrated here) happened upon a design for the dwelling — simpler, sharper, and newer.

Le Corbusier, along with a group adjoined to him — [Robert] Mallet-Stevens, [Gabriel] Guévrékian, [André] Lurçat, and others — undoubtedly occupy one of the most progressive positions in the development of the architecture of modern Europe.

Among the smaller European countries, where modern architecture has received a fair degree of dissemination, one must still include the Netherlands, Czechoslovakia (with special emphasis on the distinguished and excellent architectural magazine published in Prague, “Stavba”), and partly Belgium.

Holland

Holland, not having participated in the world war, found it possible during this time to carry out far more of their projects than other countries. In recent years, there have been erected not only many separate buildings, but also a whole range of new settlements. While the European architect dug trenches, the Dutchman [J.J.P.] Oud built 3,000 inexpensive apartments in Rotterdam. However, not all that is newly built in Holland is really new in substance; many [of the new buildings] are characterized not by new principles of architectural thinking, but by a manifold of purely “stylistic” approaches. One must still consider the best representatives among the Dutch architects to be the following: Oud, [Leendert Cornelis] van der Vlugt, [Sybold] van Ravesteyn, [Robert] van ’t Hoff, Jan Wils, etc. But along with them, an array of several other Dutchmen stand out, who possess a newer and more original approach to modern form. Illustrated by the Schröder house, built by the Dutch architect [Gerrit] Rietveld in the city of Utrecht, this building expressed and conveyed the new language of modern architecture in a much more pointed and original way by far. Immensely interesting (and I dare say this even compared against the whole of European architecture) are the works of [Theo van] Doesburg, which disclose to us the creative path of most modern European architects. The works of Doesburg are extraordinarily expressive and modern in form. In them reside both the laconic simplicity and urgent intelligibility of a poster or placard. They are centrifugal, and easily dissolved into many component parts.  From the intersection of these facets arises van Doesburg’s architectural volume. It is not difficult to notice the analogy of this form with the painterly constructions of the Suprematists. There is a unique Suprematism to this work in architecture. In order to verify this, one need only look at the Suprematist pieces of Kazimir Malevich. But all the same, here we have an undeniable language of the new architecture — a new landmark for the international front.  [Ginzburg forgets here the more obvious (and immediate) influence of Piet Mondrian’s Neoplasticism in painting, which possessed forms just as abstract as Malevich’s Suprematism].

America

The paths of modern architecture in the North American United States have been thoroughly distinctive and idiosyncratic compared with Europe’s.  Here also stands a strong outpost of our international front. But if in Europe such outposts were discovered in the achievements of its leading architects, in America it has been mounted atop the brilliant structures stemming from the Americans’ engineering genius. America’s economic might and technological developments have produced in recent years a [nearly] endless number of astonishing architectural masterpieces: the numerous elevators (Buffalo, Chicago), warehouses, and factories. It is enough to merely glance at our illustrations of silos in S[ovremennaia]A[rkhitektura] № 4 in order to understand what powerful expression, magnitude, and severity these wholly new forms possess.

And still, the residential structures of the largest American cities — with marginal exceptions — repeat that unending European hymn to eclecticism.  But here, in this new environment, it becomes even more baseless, ludicrous, and unnecessary. For those whose heads are still to this day firmly packed with the good old tradition of pseudo-classical education, it is extremely useful to look at the lessons of America. As if looking in a mirror, Europe can see here its own image, undecorated and, of course, overdone, only because there the new living conditions have shifted so abruptly. Those whom old Europe has still not persuaded, young America must now convince into unwittingly drawing a sharp caricature of its venerable European teachers. The inferences here suggest themselves. Where America takes the traditional path, where it has recourse to the recipes of European art, the hopelessness and ultimate extinction lying down this road become obvious to the highest degree.

Where America remains America — that is, where its practical reason manifests itself free from the shackles of tradition — the rational mind of the inventor is not thinking about any kind of aesthetic.  Here we have an unrivaled example of their intellectual activity, here there are new milestones set by mankind, conquering life — new outposts along the international front of modern architecture.

The USSR

Now that we have become acquainted with several of the strongest members of this international front’s advanced guard [peredovykh pozitsiiakh], it is useful to return to our own work, comparing our collective successes, our failures and accomplishments.

[44]

The first, most conspicuous difference between the achievements of our comrades abroad and our own resides in the fact that for them a progressive front, even if not so quantitatively large, has nevertheless occupied a solid place in real construction. Exceedingly many of the plans that foreign architects have devised have already been implemented, while we are still unable to demonstrate neither projects nor photographs from real life.  This is a useful fact for those who are searching for any sort of pretext that will vindicate their rigid prejudices and insistent claims that modern architecture is “only good on paper.”  But it is also useful for us to see what modern advancements have been implemented in reality, surpassing the expressiveness and the sharpness of perception of even the best of those still unrealized projects many times over.  And so it is a valuable and compelling lesson for us to carry out a survey of the international front of modern architecture. And it is still further reinforced by the unfortunately few experiments that we have accomplished in Soviet Russia.

Another distinguishing factor of primary importance, which gives modern architecture abroad a strong advantage, is their high level of technology in general (and construction in particular) as compared with ours.  Technology, which continually moves forward, creating success after success, forces the architect to be an engineer.  It awakens him to all the new possibilities that had hitherto been concealed. It is enough to glance at any directory of European or American firms manufacturing standard metal window frames, elevators, pipelines, or any other elements in order to assure oneself how much this helped in the discovery of modern architecture and the high level of European and American art. Essentially, the best library of modern architecture can be found in a collection of recent catalogs and price-listings from the largest engineering firms.

As for us, in our construction, not only is there no support for the development of technical ideas, but even vice versa: advocates for whom the old artistic trash [khlama] is dear to the heart seek to justify — in their own paralyzed minds — the low level of our technology. The fact [of advanced economic and technological development] is fitting, they say, for Europe, but it is not fitting for us, we who are backward in our economic and technological relations.  Of course, one can hardly remonstrate seriously against such puerility.  It is perfectly clear that their conclusions should be inverted.  It is precisely on account of our poverty and technical incompetence that we must measure up to the latest European and American standards, skipping all the intermediate stages and surpassing them — this is the only path, which we can and must take.

But if all these enormous technical advantages are on the side of modern architecture abroad, then there are a number of important advantages also on our side.

The installation of socialist construction, of a new society with different industrial and everyday relations, a society which is gathering momentum amidst our conditions — that is our trump card, the value of which is infinitely large.

If all the achievements of advanced technical thinking in Europe and America — the mechanization of construction, standardization, and so on — run up against the conditions of the old life, in the banality of separate individual tastes, in the competition of various firms, and the spontaneous growth of homes and cities, then [by contrast] our social conditions offer very attractive prospects for a planned approach to building, opening up the possibility of mass production, through which alone standardization and the other achievements of modern technology can exhibit all their positive features.

If Corbusier’s rational, inventive ideas of reconstructing our homes and cities come up against the insurmountable barriers of the stagnant bourgeois social order in Europe, with its sacred inviolability of private property, material and spiritual, if his mighty collective homes are completely utopian under the conditions of bourgeois France, then it is entirely the opposite under our living conditions, which persistently push the modern architect along the path of inventing new types of architecture — which are to frame and crystallize the new socialist way of life [byt].

Unfortunately, few have sufficiently grasped this truth, and few have found in themselves the will to do this new creative work.  Again unfortunately, the brute force of this rigid reactionary wave is still too great for us — and it is just this last factor that to a great extent weakens our advantage compared to European architects.

And finally, some mention must be made regarding a highly essential difference between our architecture and foreign architecture — this difference consisting in the clarity of our working methods.

Recalling our survey of modern European architecture, it is not difficult for us to see that in most cases it is moving intuitively forward, but it does not yet have a solid method. In fact, the eye plays a significant part in the aesthetic moment’s power; it looks for the form as such, not realizing that the way an abstract and self-contained form is calculated on unconscious [podsoznatel’noe] intuition is very shaky.

[Pg. 45]

This method has already shown its first results, it brought us out of unfounded eclecticism toward the determination, under the new Soviet society, of a truly modern architectural language. We say without exaggeration that modern architecture had already mastered this language.

But the dialectical development of the functional method is such that it does not allow its possessions to remain in one place. We have learned to express new materials and designs and thus captured the modern language of architecture.  We have discovered the solution for many types of architecture, especially the industrial, approaching it in its productive character.  But the challenge standing now before us in all this excavation, the problem still not solved — the solution which imperiously calls us toward our working method — is the identification and crystallization of new types, new standards of modern architecture. We must invent, finally, its type of house, its [workers’] club, its school, its university, etc. We need to learn a modern language with all the variety of individual qualities to differentiate the factory from the university, and the university from the residential dwelling.  And this means that we must, before anything else, manage to annihilate in ourselves and others those atavistic perceptions and associations passed down to us by tradition, by habit, by inertia.  Our university is not the university with columns that is in Moscow along Mokhovaia [street]; our house is not the tenement buildings that “decorate” our old street. And, therefore, we must recognize with extraordinary insightfulness those new industrial and domestic relationships that develop with us in connection with these new types [of buildings].  We should be able to give to the new forms an architectural language at their base, in order to create these new standards of architecture. Only then will we actually get our new home, our new university, etc.

But this challenge is also extremely difficult.  The new architect will be able to manage it only when he is rendered assistance throughout our society.  The role of the consumer is also exceedingly prominent in this work, and in this case, the administrative officials, the representatives of the socialist state.  If the job is an architectural competition or a private contract to develop specialists, occuring entirely under the mercy of the old traditional domestic and industrial relations, along with formalities associated with them — then the new architect can do nothing here. His quest will be hopelessly split against the obstacles raised before him.

With an eye to this latest barrier that lies in front of us, which is to be conquered in the process, it is necessary to possess a clear consciousness of the qualities and characteristics of the given problem, not only the consciousness of the architects who solve it, but also to the Soviet public that sets it before us.

Моисей Гинзбург, «Международный фронт современной архитектуры» (1926)

.
[Из Современной архитектуры (1926) № 2]

[Pg. 41]

Если окинуть беглым взглядом все то, что происходит сейчас в архитектурной жизни всех стран, первое впечатление будет таково:мир раскололся на две части. В одной — еще господствует эклектизм, потерявший всякую отправную точку, истощивший себя до конца и отлично символизирующий загнивающую культуру старой Европы, в другой — пробиваются молодые здоровые ростки, появляются истоки новой жизни, вехи, по которым не трудно протянуть единую нить международного фронта современной архитектуры. Несмотря на все отличия и особенности разных стран и народов, этот фронт действительно существует. Результаты революционных исканий авангардов современной архитектуры всех стран тесно пересекаются своими линиями друг с другом.  Они выковают новый интернациональный язык архитектуры, близкий и понятный, несмотры на пограничные столбы и барьеры.

Но стоит присмотреться к этой картине несколько ближе, как сейчас же становится очевидным, что в общем потоке сливаются различные струи, что пути творческих исканий различных стран и народов не совсем одинаковы, что при общем сходство имеются и отличия, — отличия не только в формальной выразительности этого языка, но и в основных принципах, его одушевляющих.

Германия

Среди всех крупных европейских стран, Германия одна из первых почувствовала потребность в обновлении окостеневшего архитектурного языка Европы. Мюнхен, Дюссельдорф и Дармштадт искали нового уже в то время, когда-, Париж, Лондон и Петербург еще незыблемо стояли на своих ложно-классических пьедесталах. Неудачная, но симптоматичная волна Модерна захлестнула Европу именно из германских стран. Ольбрих, Вагнер и Лоос были посвоему предвестниками новых времен еще задолго до войны. Петер Беренс (род. в 1868 г.) впервые сознательно принялся за архитектуру промышленных сооружений, а Вальтер Гропиус уже в 1911 г. сооружает ряд промышленных зданий в плане вполне современней архитектуры. Но, несмотря на эту явную устремленность германских стран и поискам нового, вряд ли можно назвать этот первоначальный период целиком удачным по результатам.

В последнее десятилетне перед войной Германия под напором пангерманизма стремилась отыскать формы монументальные и подавляющие, создавая тяжеловесный стиль, одушевленный главным образом ее шовинистическим задором. Проекты современных немецких архитекторов еще и теперь не свободны от его отзвуков. И в то же время изможденная послевоенная Германия вносит в эти исканий новые ноты экспрессионизма, расслабленного и бесформенного, отпечатка которого не лишены даже такие талантливые зодчие, как Таут, Пельциг или Мендельсон. Архитектура Германии в большинстве своей все еще не свободна от пафоса и романтизма, все еще строится на игре формальных элементов, подчеркивая или гипертрофируя их. И хотя нередко за этой оболочкой происходит большая работа по революционизированию intérieur’a по рациональному использованию всех технических усовершенствований и разумному распределению мебели, однако все эти возможности являются еще, к сожаления, потенциальной силой, смело обнаружить которую архитекторам до сих пор не удавалось.

[Pg. 42]

Тем приятнее проследить с архитектуре Гернмании в последнее время значительно более четко выраженными новые черты.

Артур Корн, Фриц Глантц, Бруно и Макс Таут, Эрих Мендельсон, Вальтер Гролиус, Миз ван дер Роэ и др. отнрывают новый этап развития немецкой современной архитектуры, отмечают первую германскую веху международного фронта современной архитектуры. Они намечают безусловно здоровые и верные перспективы ее дальнейшего развития.

Франция

Совершенно иные пути другой европейской державы — Франции. Неуклонно взращивал в своих академических оранжереях анемичные плоды ложно-нлассичесйого эклектизма, эта страна время от времени проявляет свой изобретательский гений латинской расы. Конечно, бездарны и безнадежны лауреаты «Prix de Roma», как ничтожно и ненужно большинство последних сооружений Франции, в том числе и безвкуснейшая Парижская выставка прошлого года, но все же мы не можем забыть, что именно Франция была родиной железо-бетона, что именно она еще на Парижской выставке 1889 года своими сооружениями из железа и стекла, своей Эйфелевой башней и др. определенно указала на новые возможности современной архитектуры. Точно так же еще в работах и книгах Тони Гарнье (род. 1896 г.) проявлено много ценных и новых идей., Этот рациональный дух, проявляющийся особенно настойчиво в современных сооружениях французских инженеров (Fгаssinet и др.), растущей и по сей день параллельно с академической рутиной, и в архитектурных образцах воздает свой национальный форпост на международном фронте современной архитектуры.

Интересно отметить тот факт, что французы приходят к нему совершенно иным путем, не столько борьбой за новую форму, сколько изобретательством своих зодчих. Уже братья Перре обнаруживают известной степени эти прекрасные качества. Выстроенный ими на Елисейских Полях новый театр, мало выразительный в оформления, полон ряда чисто современных приемов. Таково отсутствие стен, несущих какую-либо нагрузку (она вся перенесена на отдельные опоры), новая планировка сценического [pg. 43] пространства, остроумное распределение зрительных мест и ряд других деталей, дающих верные предпосылки к действительно новому решению театра.

Но современные в своем изобретательстве Перре не только не умеют подчеркнуть и выразить эти качества, но даже, обратно, засоряют свои мысли элементами формы явно эклектической и несовременной. И лишь Ле Корбюзье-Сонье удается в своих произведениях не только обнаружить свои национальные изобретательские особенности, но и поднести их в форме современной и новой.

Корбюзье вообще является фигурой нового человека, полного у энергии и настойчивости в пропаганде своих идей. В продолжение двух-трех лет он успевает создать подлинно современный журнал (к сожалению, недолговечный) “L’esprit Nouveau,” написать три книги: “Vers une architecture”, “Urbanisme,” и “L’art décoratif d’aujourd’hui,” полные блесток чисто французского остроумия и четкости выброшенных лозунгов. Но, конечно, полнее всего сказывается новаторская личность Корбюзье в его архитектурных работах. Он создает разумный проект современного города (“Une Ville Contemporaine”), города организованных небоскребов, города сконцентрированного в одном месте и вместе с тем насыщенного воздухом, светом и зеленью, — корректив к стихийной застройке Парижа, Нью-Йорка, и других современных городов. Он изобретает различные типы городской застройки, каждый раз радикально обновляя самую-постановку вопроса и, наконец, в иллюстрируемых здесь своих виллах находит оформление жилища, простое, острое и новее.

Ле Корбюзье с группой к нему примыкающей — Малле Стевен (Mallet-Stevens), Гуврвекиан (Guévrékian), Люрса (Lurçat) и др. — несомненно занимают одно из наиболее передовых мест в развитии архитектуры современной Европы.

К числу меньших европейских стран, где современная архитектура получила довольно значительное распространение, нужно отнести еще Голландию, Чехо-Словакию (особого внимания заслу живает превосходный-архитектурный журнал, издаваемый в Праге, “Stavba”) и отчасти Бельгию.

Голландия

Голландии, не принимавшей участия в мировой войне, удалось за это время гораздо больше осуществить из своих проектов, нежели другим странам. За последние годы там возведено не только множество отдельных зданий, но и целый ряд новых поселков. В то время как европейские архитектора рыли окопы, голландец Уд выстроил в Роттердаме 3,000 дешевых квартир. Однако не все из вновь выстроенного в Голландии действительно ново по существу; многое еще характерно не новыми принципами архитектурного мышления, а разнообразными чисто стилизаторскими попытками. Лучшими представителями голландцев нужчо считать архитекторов: Уд (J.J.Р. Oud), ван дер Флюгт (van der Vlugt), ван Равестейн (van Ravesteyn), Ван Гуфф (van T. Huff), Жан Вильс (Jan Wils) и др. Но на ряду с ними выделяются несколько голландцев, более своеобразно и ново подошедших к современной форме.Иллюстрируемый нами дом Шредера голландского архитектора Ритвельда (Rietveld), выстроенный им в городе Утрехте, значительно резче и самобытнее подхватил и выразил новый язык современной архитектуры. Чрезвычайно интересны, пожалуй, даже на фоне всей европейской архитектуры, работы Досбурга (Doesburg), вскрывающие нам творческий путь большинства современных европейских архитекторов. Работе Досбурга необычайно выразительны и современны по форме. В них — лаконическая простота и убедительная плакатная четкость. Они центробежны и легко разлагаются на множество составных элементов, грани, из пересечения которых создается архитектурный объем голландца Досбурга. Нетрудно заметить аналогию этой формы с живописными построениями супрематистов. Это своебразный [sic — should be своеобразный, RW] супрематизм в архитектуре. Чтоб убедиться в этом, достаточно взглянуть на супрематические работы Казимира Малевича. Но тем не менее здесь перед нами несомненный язык новой архитектуры — новая веха международного фронта.

Америка

Совершенно своеобразны и отличны от Европы пути современной архитектуры в Северо-Американских Соединенных Штатах. Там также высится крепкий форпост нашего международного фронта. Но если в Европе мы его отыскивали в достижениях передовых архитекторов, то в Америке он укреплен на блестящих сооружениях инженерного гения американцев. Экономическая мощь и развитие техники Америки создали в последнее время бесконечное количество изумительных, шедевров архитектуры: это многочисленные элеваторы (Буфалло, Чикаго), склады и фабрики. Достаточно взглянуть на иллюстрируемые нами в № 4 СА силосы, чтобы понять, какой мощной выразительностью, масштабностью и остротой обладают эти совершенно новые формы.

И в то же время жилые сооружения крупнейших городов Америки, за небольшими исключениями, повторяют бесконечную европейскую песнь эклектизма, становящегося здесь, в этих новых условиях, еще более беспочвенным, смешным и ненужным. Тем, у кого головы еще и по сей день прочно набиты добрыми старыми традициями ложно-классического воспитания, чрезвычайно полезно посмотреть на уроки Америки. Как а зеркале, может увидеть здесь Европа свой собственный облик, неприкрашенный и, конечно, преувеличенный, потому лишь, что здесь более резко изменились новые условия жизни. Тех, кого еще не убедила старая Европа, должна убедить молодая Америка, невольно рисующая острую карикатуру на своих почтенных европейских учителей. Выводы здесь напрашиваются сами собой. Там, где Америка идет по традиционному пути, где она прибегает к рецептам европейского искусства, там безнадежность и окончательная изжитость этого пути становятся до крайности очевидными.

Там, где Америка остается Америкой, то-есть там, где сказывается ее практический разум, свободный от пут традиций, рациональный ум изобретателей, не думающих ни о какой эстетике, — там налицо непревзойденные образцы их разумной деятельности, там новые веха человечества, завоевывающего жизнь, новые форпосты международного фронта современной архитектуры.

СССР

Теперь, когда мы несколько познакомились с этим международным фронтом в его наиболее крепких передовых позициях, небесполезно вернуться к нашей работе, сравнивая общие-успехи, промахи и достижения.

[Pg. 44]

Первое отличие, бросающееся в глаза между достижениями наших заграничных товарищей и нашими, — то, что там передовой фронт, хотя и не столь значительный количественно, занял все же прочное место в реальном строительстве. Чрезвычайно многое из того, что замышляется заграничными архитекторами уже осуществлено и мы можем это демонстрировать не проектами, а фотографиями с натуры. Полезно многий, ищущим хоть каких-либо предлогов в отстаивании своих косных предрассудков и твердящим, что современная архитектура хороша лишь на бумаге — полезно увидеть, что современные достижения, осуществленные в действительности, во много раз превосходят по своей выразительности и остроте восприятия, самые лучшие из еще не осуществленных проектов. Это чрезвычайно полезный и убедительный урок, который мы выносим из обзора международного фронта современной архитектуры. И он еще более подкрепляется теми немногими, к сожалению, опытами, которые проделаны у нас в Советской России.

Другое отличав первостепенной важности, дающее сильное преимущество современной архитектуре за границей, — это высокий уровень техники вообще и строительной в особенности по сравнению с нашей, техники, которая непрерывно идет вперед, делает успех за успехом, заставляет архитектора равняться по инженеру и будит все новые возможности, в ней скрытые. Достаточно взглянуть на любой каталог европейской или американской фирмы по стандартному изготовлению оконных металлических рам, подъемников, конвейеров или каких-либо других элементов; для того чтобы убедиться в том, как много помогает выявлению современной архитектуры высокий уровень европейской и американской техники. В сущности лучшая библиотека по современной архитектуре — собрание последних каталогов и прейс-курантов крупнейших технических фирм.

У нас же, в нашем строительстве, не только нет опоры в развитии технической мысли, но даже обратно: поборники милого их сердцу старого, художественного хлама, пытаются оправдать свой, парализованный ум низким уровнем нашей техники. То, что годится, мол, для Европы, то не годится для нас, отсталых в экономическом и техническом отношений. Конечно, вряд ли можно серьезно возражать на такие замечания. Совершенно ясно что выводы должны быть обратными. Именно вследствие нашей бедности и технической малограмотности надо равняться по самым последним европейским а американским стандартам, пропуская все промежуточные стадии и перегоняя их, — это единственный путь, на который мы можем и должны стать.

Но если эти громадные технические преимущества находятся на стороне заграничной современной архитектуры, то целый ряд значительных преимуществ находится и на нашей стороне.

Установка на социалистическое строительство, на новое общество с иными производственно-бытовыми отношениями, общество, которое растет в наших условиях, — есть тот наш козырь, значение которого бесконечно велико.

Если все достижения передовой технической мысли Европы и Америки — механизация строительного производства, стандартизация и пр. наталкиваются в условиях старой жизни на пошлость отдельных индивидуальных вкусов, на конкуренцию различных фирм, на стихийность а росте жилищ и городов, то наши социальные условия открывают перед нами исключительно заманчивые перспективы планового подхода к строительству, открывают возможности массового производства, в которой стандартизация и прочие завоевания современной техники только и могут проявить все свои положительные особенности.

Если рациональные изобретательские идеи переустройства нашего жилья и города Корбюзье наталкиваются на неопреодолимье [sic] барьеры косного буржуазного общественного строя Европы, со святой неприкосновенностью частной собственности, материальной и духовной, если совершенно утопичны его мощные дома коллективы в условиях буржуазной франции, то совершенно обратно наши условия жизни настойчиво толкают современного зодчего именно на этот путь изобретательства новых типов архитектуры, долженствующих оформить, и кристаллизовать новый социалистический быт.

К сожалению, далеко не всем и достаточно усвоена эта истина, далеко не все ощутили в себе волю к этой новой действительно творческой деятельности и, к несчастью, слишком еще велика у нас тупая сила косной противодействующей волны, — и именно последний момент в значительный степени ослабляет это наше преимущество перед европейскими архитекторами.

И, наконец, необходимо упомянуть о чрезвычайно существенной разнице в нашей и зарубежной архитектуре, — разнице, заключающейся в четкости методов нашей работы.

Вспоминая обзор, сделанный современной европейской архитектуре, нам не трудно убедиться в тем, что она в большинстве случаев подвигается вперед интуитивно, твердого метода не имеет. Более того, ока находится а значительной своей части во власти эстетического момента, она ищет форму как таковую, не отдавая себе отчета в том, что путь отвлеченной и самодовлеющей формы, рассчитанный на подсознательное чутье, чрезвычайно шаток.

[Pg. 45]

Этот метод показал уже свои первые результаты, он вывел нас из беспочвенного эклектизма к отысканию, в условиях новой советской общественности, подлинно современного архитектурного языка.  Мы без преувеличения утверждаем, что современная архитектура этим языком уже овладела.

Но диалектическое развитие функционального метода таково, что оно не позволяет владеющим им оставаться на одной месте. Мы научились выражать новые материалы и конструкции, овладели современным языком архитектуры, отыскиваем решение для многих типов архитектуры, в особенности промышленной и приближающейся к ней по своему производственному характеру.  Но задача, стоящая сейчас перед нами во весь свой роет, задача еще не решенная и к решению которой властно зовет нас наш метод работы, — это выявление и кристаллизация новых типов, новых стандартов современной архитектуры. Мы должны изобрести, наконец, свой тип жилого дома, свой клуб, свою школу, свой университет и т. д. Мы должны научиться современным языком в при всем [Pg. 46] разнообразии индивидуальных особенностей дифференцировать фабрику от университета, университет от жилого дома. А это значит, что мы должны прежде всего суметь уничтожить в себе и окружающих атавистические восприятия, ассоциируемые в нас во традиции, по привычке, по косности. Наш университет — это не тот университет с колоннами, что стоят в Москве на Моховой, наше жилье это не те доходные дома, что «украшают» наши старые улицы. А, следовательно, мы должны с необычайной прозорливостью осознать те новые производственно-бытовые отношения, которые складываются у нас в связи с этими новыми типами, должны суметь подсказать своим архитектурным языком их новые формы, на их база создать эти новые стандарты архитектуры. Только тогда мы получим действительно наше новое жилье, наш новый университет и т. д.

Но задача эта чрезвычайна трудна.  Новый архитектор справится с ней лишь тогда, когда ему будет оказана помощь всей нашей общественности. Чрезвычайно велика в этой работе и роль заказчика, в данном случае административных лиц, представительствующих социалистическое государство.  Если задание архитектурного конкурса или частного заказа разрабатывается спецами, находящимися целиком во власти старых традиционных производственно-бытовых отношений и связанных с ними оформлений, — то новому архитектору ничего здесь не сделать.  Его поиски будут безнадежно разбиваться о поставленные ему преграды.

Для того, чтобы этот очередной барьер, стоящий перед нами, был во-время взят, необходимо ясное сознание характера и особенностей данной задачи, сознание не только архитекторов, решающих ее, но и советской общественности, ставящей ее нам.